В первые я увидел его лет десять — двенадцать назад.
Не мешая, он стоял в булочной неподалёку от дверей, белозубо улыбался и что-то говорил всем выходящим. Я удивленно прислушался: — Всегда, никогда. А птицы летят. Самому комдиву доложу. Праздник, выходит. Потому, что не пришли…
Все это было произнесено подряд, без всяких пауз, на одной, какой-то доверчивой и доброжелательной интонации. Не смея почему-то ни уйти, ни остаться, я без надобности перекладывал в сумке хлеб и батоны, с жутковатым любопытством поглядывал на этого человека. Если б он даже молчал, все равно невольно привлек бы внимание. Видом своим: у него были чёрные блестящие волосы с белыми висками и совершенно юношеское розовое лицо; одеждой своей: незастёгнутое короткое пальтецо — в конце войны да и после неё такие шили из английских шинелей, перекрашивая их; трикотажные шаровары и высокие солдатские ботинки с сыромятными ремешками вместо шнурков. Наискосок, через плечо, на скрученной тесёмке висела холщовая котомка: побирается, что ли? Оказалось — нет. Жалостливо вздыхая Господи, воля твоя! — бабка подала ему сдобную булочку, — все так же белозубо улыбаясь, он отложил булочку на стол для покупок, быстро произнёс несколько бессвязных фраз. Из-под крылатых бровей темно-карие глаза его смотрели, ни на чем не задерживаясь, — мимо всего и бездумно.
А война все грохочет. Николай Почивалин